Приехавшим на российский театральный фестиваль «Золотая маска» зарубежным критикам, театроведам и нам, журналистам, довелось увидеть в рамках его программы Russian case спектакль Государственного академического театра им. Евг. Вахтангова «Ветер шумит в тополях».

В этой пьесе Жеральда Сиблейраса всего три действующих лица, зато каких! Вернее, одиозными, колоритными, яркими и запоминающимися их сделали великолепные актеры – народный артист России Владимир Симонов, лауреат нескольких госпремий Максим Суханов и актер Владимир Вдовиченков. Поставил пьесу художественный руководитель театра, лауреат Госпремии Римас Туминас.

А два Владимира – Симонов и Вдовиченков – заняты и в вахтанговском спектакле Римаса Туминаса «Дядя Ваня» (его рижанам довелось увидеть), который ныне получил «Золотую маску» и был признан «Лучшим драматическим спектаклем большой формы».

Там Симонов создал невиданный прежде образ профессора Серебрякова, а Вдовиченков - доктора Астрова. А в пьесе «Ветер шумит в тополях» Вдовиченков предстал совершенно неожиданным, мятущимся, с всклокоченными седыми волосами Густавом – узнать его было поначалу невозможно! Симонов же играл благообразного, в бабочке и с вечной книжечкой в руках Рене. Максима Суханова (Фернан) тоже никто сразу не узнал.

Фабула спектакля такова, что три престарелых, раненых и контуженых ветерана Первой мировой войны проводят остаток дней в госпитале-приюте. Они трогательно заботятся друг о друге, усмиряя припадки Фернана, которые выглядели бы смешно, когда бы не было так грустно, выслушивают гофмановские фантазии чуть тронутого Густава и даже поддаются на его удочку, решаясь бежать на свободу, где «ветер шумит в тополях».

Слезы наворачиваются на глаза, когда видишь, как эта троица пытается сделать вид, что живет нормальной жизнью, создавая или воображая себе ее ритуалы, привычки и занятия. Преуспевает в этом Рене, олицетворяя незыблемость всего житейского и в то же время относясь к бытию возвышенно.

-Мы с моими партнерами очень сдружились за время репетиций – наверное, это даже чувствует зритель! – делился со мной в гримерке Владимир Симонов. – И Максим, и Володя – отличные ребята, блестящие актеры. Хорошо сработались мы и с Римасом – еще на «Дяде Ване», когда я понял, что это режиссер космического мышления. Сошлись звезды - и нам повезло, и Римасу повезло. Он очень удачно три года назад к нам «пристыковался».

-На дверях вашей гримерки значится имя Михаила Ульянова. Неужели великий Ульянов обитал здесь же?

-Конечно, и вот его гримерный столик рядом с моим! Десяток лет сидели вместе. Это Михаил Александрович пригласил меня обратно в Вахтанговский, в котором я после окончания Щукинского училища поначалу играл, а потом ушел во МХАТ.

Ульянов предложил мне роль Бени Крика в «Закате» по Бабелю, который ставил Аркадий Фридрихович Кац, многолетний ваш главный в рижской Русской драме.

-А что для вас было главным в образе Рене?

-Он олицетворяет незыблемость и постоянство жизни, ее радости и свет. И хочет поднять своих друзей по несчастью до этого радостного мироощущения, принимая в себя их боль и поддерживая изо всех своих внутренних сил. Оставаясь корректным, интеллигентным, тонким и по-хорошему немного старомодным.

Он всегда с книжечкой, в «умных» очках и с тростью. Ох, и намучился же я с этим реквизитом! Перемерял и перепробовал 20 оправ, пока наконец-то выбрал нужную. Очки у меня настоящие, с диоптриями – я ведь ношу очки.

А палка, на которую Рене опирается – последствия ранения – однажды на репетиции сломалась. Мне сделали другую, на 7 см короче. И я не смог играть! И тогда сделали прежней длины. Насчет книги коллеги говорили - мол, возьми любую! Нет, не получается любую. Она должна быть именно такого веса, размера и формата, который я мучительно искал и нашел.

-Ваш старший сын Василий ныне тоже – среди молодых вахтанговцев. Вы желали ему такой судьбы?

-Что значит – желал? Он сам все выбрал, сам пошел в Щукинское. Удерживать его не стал – мол, это такая трудная профессия, а поощрять казалось мне еще глупей. Что же рассказывать, какое это счастье – быть актером? Не так все просто, ведь в театре случай играет ключевую роль.

Это как картина – нужно чтобы тысячи вещей совпали, чтобы сложилась твоя актерская судьба. И краски должны быть подобраны нужные, и размер холста, и чтобы художник был в настроении.

Я его отец, но душу-то в него Бог вложил, ему жить. Он делает то, что ему нравится. И мир ему отвечает. Думаю, это правильно. А насколько это будет сложно или просто... А, может, сложное оно и лучше, чем простое.

-А есть ли особая «вахтанговская» публика?

-Раньше, мне кажется, такой публики было больше. Сейчас то ли мир стал больше, то ли что... Наверное, эта публика бывает больше на премьерных спектаклях. а если спектакль идет 3-4 года, то много гостей из других городов нас смотрит. Да и Москва ныне другая.

-А как на гастролях? В Риге, к примеру?

-На гастролях везде публика разная, но приезжаешь и узнаешь ее реакцию снова. Есть какая-то химия именно этого города, этой публики. Играл в Риге до профессора Серебрякова в «Дяде Ване» Отелло. И снова скажу - у вас серьезная, интеллигентная, требовательная и внимательная публика.

В конце спектакля вся публика одинаковая, а вот как складывается разговор в процессе, как быстро она «разогревается», какие требования к тебе предъявляет...

-Критик Марина Давыдова сказала нам, что публика наших пространств якобы приходит в театр за развлечением, а западная – работать. Согласны?

-Я бы так грубо, конечно, не делил. На премьерных спектаклях зрители именно работают. Может быть, на Западе это дольше продолжается, а наши через год-полтора уже приходят понаслаждаться и полюбоваться на знакомых артистов. Но не могу сказать, что наша публика не работает.

-А критик Роман Должанский заметил, что русский репертуарный театр вроде как уже становится вчерашним днем. А ведь такой театр – наше достояние, сокровище!

-Да, это очень ценно, что в российском театре есть труппа. Для других стран это бывает непонятным. У них ведь – собрались, поиграли, разбежались.

А у нас есть Дом, его нужно беречь. И в Союзе театральных деятелей говорят, что это нужно сохранять, как национальное достояние. Театр, куда ты пришел и работаешь всю жизнь, и откуда тебя унесут, образно говоря...

Это дает особую глубину, проникновение, это Служение театру. Не просто зарабатывание славы и денег. Когда в театре сменяются разные поколения, и от одного другому передается что-то очень важное, невидимое...

Театр воспитывает тебя после учебы. Всегда есть старшее поколение актеров, и у меня оно есть, я учусь у него. Идут процессы, как в семье.

-Вы сыграли в более чем 60 знаковых для нашего зрителя фильмах. Удается ли вам столь же тщательно и филигранно, как в театре, работать в кино?

-Стараюсь! Другое дело – сериалы, там собираю весь свой опыт, чтобы вышло достойно. Но кино – это искусство ножниц. Все снимаются, но никто никогда не знает, что получится в итоге. Бывает, быстро снимут, а потом кажется, что 10 лет работали. Ангелы ведь летают, от них многое зависит...

Наталья ЛЕБЕДЕВА, «Вести сегодня»