А теперь вы - пара тараканов! А теперь движение кошечки, трущейся о ноги хозяина. Но без рывков, без рывков! – говорит студентам актерского отделения ЛАК стройный и подтянутый, с добрым тонким лицом, профессор Андрей Дразнин, зав. кафедрой пластической выразительности актера в Театральном институте им. Щукина, профессор Гарвардского университета

Я пришла на занятия, которые он вел со студентами латышского и русского потоков актерского отделения ЛАК в рамках фестиваля «Золотая маска в Латвии».

– Я поставил примерно 160 разных спектаклей, и уже чувствую, где в сценическом движении спотыкается актер, - делился со мной после занятий Андрей Борисович. – Это и тренируем. Но я заранее никогда не знаю, ЧТО будет в уже знакомом, казалось бы, сюжете.

У меня не меньше десятка разных постановок «Ромео и Джульетты», к примеру. И дело даже не в том, что разные актеры, режиссеры, трактовки, театры и сцены. Сейчас концепция великой пьесы поменялась. Что в ней актуально ныне? Проблема нетерпимости людей друг к другу.

То, что происходит сегодня с человеком – это пока мягкое, но вырождение. Мы теряем все человеческие качества, утешая себя тем, что будем вставлять чипы и протезы вместо износившихся органов. Но если это светлое будущее человечества, то мне его жаль.

Потому что ничего не приходится протезировать кошке или пантере – это человек довел себя до состояния, когда все вынужден заменять и протезировать. И живет в основном за счет пилюль. То есть человек себя практически уже изъял из природы – не очень радостное событие.

Но пока это происходит с будущим бухгалтером, мне просто жаль, что он теряет человеческие качества, а когда речь идет о будущем актере, то это катастрофа. Когда он выходит на сцену, у него ведь кроме его тела, души и голоса нет ничего.

Шекспир написал текст, режиссер сказал, где стоять, там будет музыка, там свет. А что он сам может? Все, что он может добавить, делается за счет своего голоса и тела. И если он своим телом не владеет – а современный человек уже не владеет - то это беда. И приходится искать пути телесной реабилитации.

И если Станиславский мог поставить задачу превращения нормального тела в актерский инструмент, то сейчас стоит задача вернуть обыденное тело в нормальное состояние. Уже во времена Станиславского намечалось это начало катастрофы, потому что он говорил, что «на сцене нужно заново учиться ходить, стоять, действовать» и т. п. А Рерих говорил, что люди – дезертиры природы.

Современная городская молодежь вырастает в условиях, когда ничего природного уже вокруг нет. Когда они не бегают в детстве в догонялки, салочки, не лазают по деревьям и заборам как когда-то, а только пальчиками играют – компьютеры, в своих телефончиках ковыряются. Все! Тело совершенно не востребовано, оно нигде не нужно.

-И как же изменить это положение?

-Но мы-то Божьим промыслом созданы воплощенными в тело. Слова «плоть» и «воплощение» - одного корня. Душа и тело очень сплетены.

У Шекспира в «Кориолане» есть гениальная фраза: «Не дам я телу подлость совершать, чтоб душу к ней не приучать». Если мы позволяем телу лгать и фальшивить, мы калечим душу.

Вот в йоге формирование космического сознания начинается с дисциплины тела. Как и все воспитания боевые начинаются с обычных поз, позиций и приемов, постепенно продвигая человека к величию боевого духа самурая и т. п. В Спарте была суровая телесная подготовка.

А русская аристократия! Я об этом пишу в своей книге «Дано мне тело, что мне делать с ним?». Мы восторгаемся нравственным подвигом жен декабристов, которые поехали за своими мужьями в Сибирь. Но никто не задумывается, в каких условиях они жили – высшая аристократия начала XIX века в ТОЙ Сибири! Где туалет за полкилометра от дома, в лесу. А мылись из бочки ледяной водой. И все выдержали! Потому что были телесно воспитаны.

Я работал на спектаклях с одним художником, у которого бабушка закончила Институт благородных девиц. Она ему рассказывала о режиме в институте. Подъем в шесть утра, мытье в тазике ледяной воды, где намеренно плавали куски льда, которыми растирали кожу. Потом верховая езда и прочие телесные занятия.

У русской аристократии была очень мощная телесная подготовка. Не зря вспоминают, что в войну в концлагерях выживали в нечеловеческих условиях именно потомки аристократов. Потому что с утра мылись, чистили одежду, не распускали себя телесно – так приучены были.

Всегда базой воспитания была некая телесная дисциплина. А сегодня телесную базу убрали, и все развитие идет на мозговом уровне.

А потом получаются страшные накладки. Ведь есть масса профессий, связанных со скоростью реагирования мышления. Почему идут авиационные катастрофы? Мозги не успевают так быстро думать, потому что нет опыта комплексного решения проблемы. Раньше все решалось системой «мозги-тело». Что-то зашуршало в кустах – ты отпрыгнул, раньше, чем понял, что произошло.

А сейчас сидит авиадиспетчер, который понимает, что что-то надо поменять, а тело не успевает среагировать – потянуть нужный рычаг и нажать нужную кнопку.

-А как воспитывать сегодня людей телесно?

-Начинать с подвижных игр, ведь они – школа жизни для ребенка. Нужно успеть подать мяч, вовремя отпрыгнуть, поймать. Ребенок, играя, приобретает опыт мгновенного решения. Решение идет вместе с исполнением – по крайне мере, так было раньше. А теперь это уходит...

-Что вы скажете о своих студентах?

-Преподаю в Щукинском училище уже 37 лет и постоянно наблюдаю, что уровень подготовки студентов катастрофически падает. Они не гибкие, не скоординированные, а когда начинается учеба – ой, Андрей Борисович, можно я посижу, у меня опять тут вступило, а у меня опять почки и т. п.

Раньше писали, что, мол, 20-30% детей в школе не здоровы, а теперь президент РАМН озвучил цифру с экрана – сейчас, мол, среди выпускников школы нет ни одного абсолютно здорового ученика.

-И что же с таким актером делать?

-Он очень хорош для тех жанров, которые сегодня активно насаждаются нашим телевидением. К примеру, мыльная опера, ситком – ситуационная комедия. Когда смех записан за кадром. Это американцы придумали для своих бедных кварталов – чтобы нищие негры или пуэрториканцы могли тоже как-то приобщиться к культуре.

Но когда в интеллигентных европейских странах пошла волна ситкомов, у меня просто волосы встали дыбом.

Если мы хотим сохранить наш театр, нам нужно восстанавливать сначала природное состояние человека, а потом пытаться его продвинуть до какого-то творческого состояния. Чтобы тело было осознанным инструментом актерской игры.

-Но ведь у талантливого актера тело все же не на первом месте...

-Каким бы ни был талант, что бы у него не родилось в душе, это должно быть потом телесно выражено. Это не значит, что он должен уметь крутить тройное сальто с пируэтом. Но если у тебя родился широкий жест, ты делаешь его на сцене, а у тебя застарелый артрит правого плеча – вот и застрял твой великолепный жест, потерялся в больном суставе! Мы даже не понимаем, насколько зависим от своего тела.

-Чем различаются студенты Гарварда и щукинского института?

-Все же пару веков демократии приучают тебя чувствовать себя чуточку свободнее. А русский человек всегда скован миллионами обстоятельств. У нас социальный опят грустный, мы постоянно кого-то боялись. Американцы живут спокойнее, но у них другие страхи – за свое будущее, к примеру. В США больше, чем в других странах, потребляют успокоительных таблеток.

Меня же интересует тело, как часть индивидуальности. Вот с этим там хуже. И это начинает угнетать и зашкаливать. Я привык в России всегда, когда веду занятия, ссылаюсь на какие-то картины, книги, названия, писателей. И всегда вижу реакцию, тот или иной отклик у студентов.

А в Америке когда попробовал - естественно, по американским источникам – Рокуэлла Кента вспоминаю, Марка Твена, Кейджа – и вижу совершенно стеклянные глаза, никакой реакции! И тогда не знаешь, к чему апеллировать. У нас пока с этим совсем по-другому.

-Вы родом из Львова, мы с вами земляки, я тоже с Украины. Вы всегда описывали свой город детства, как космополитичный, творческий и веселый. И украинский язык преподавали еще как в советское время!

-Конечно! И у нас не было вопроса, на каком языке говорить с товарищам. Я вырос в польской среде, и мы всегда переходили с русского на польский и украинский – как кому удобно. А приехали как-то в те далекие годы в нам Иван Драч и Владимир Яворивський, так они выступали перед студентами, членами Клуба любителей искусств, только по-украински. И еще нас одергивали – мол, говорите только по-украински. Мы терпеливо их выслушали, но встречаться с ними еще раз желание у нас пропало...

Наталья ЛЕБЕДЕВА, «Вести-сегодня»